«Вишневый сад» и «Братья Карамазовы» вы поставили уже за пределами нулевых. Это дипломные спектакли с молодым курсом студентов. Потом вы включили их в репертуар театра…
Да, адаптировал к труппе.
В спектакле заняты разные поколения. И на драматургию спектакля это «ложится». Что вы думаете о конфликте поколений?
Я не думаю, что есть конфликт. Они такие же, как мы. Да, другие обстоятельства. Да, обстоятельства требуют, диктуют приспособления. Они подкованы лучше. Они умеют доставать информацию. А вот увязывать причины и следствия они, пожалуй, умеют хуже, чем мы. Они — другие, но такие же. Баланс такой же внутри.
Значит ли это, что в вашей труппе работают люди одного замеса?
В смысле отношения к профессии — да. В смысле методологии — да. А в остальном… как диктовать замес? Все разные. Так было всегда.
В конце вашей последней завершенной работы — в спектакле «Вишневый сад» двери падают. Там темно, молния. Там, за дверьми — ад?
Я так далеко не заглядываю — что там точно, не знаю. Ну, какое-то небытие. Мало ли, вообще, что в голове умирающего человека. Если о Фирсе. Но дело в другом. Я думал про длинный парадокс. Приехала Раневская, приехала к единственным, любимым. Приехала. Погубила всех. Всех. И сама уехала погибать. Вот мой длинный, многоступенчатый парадокс.
Про вас часто спрашивают: почему у него в спектаклях так много пьют?
Там не только пьют. Там на квадратном сантиметре пьесы столько блудят, занимаются кровосмешением, убивают близких… Как в «Гамлете»… эка невидаль — пьют.
Вы часто говорите о школе, об учителях. Ваша школа — товстоноговская. Но вот ведь вы — НеБДТ. Как минимум — школа в новых реалиях. Что дала вам школа?
Все. Все ключи, которыми я пользуюсь. Когда я говорю о школе, я имею в виду большое количество привитых мне профессиональных технических навыков. Это техника анализа. Это техника театрального существования.
Техника самоценна? Правильно ли понять вас так: если вы хорошо обучили студентов, то они способны работать с любым режиссером и с любой идеологией.
Нет. Я так не скажу. Мои артисты не могут с любым режиссером. Могут совсем не с любым. И не хотелось бы давать их любому…
Четырех лет учебы хватает для обучения артиста?
Мало. Я за то, чтобы актеры учились, как режиссеры, пять лет.
У вас сейчас в РГИСИ режиссерский курс. Вы — большой мастер. Можете ли ответить на вопрос: что такое режиссура?
Нет, не берусь вот так «вообще» ответить, что это такое. Другое дело — что это такое для меня? Отвечаю: выждать, спровоцировать живой актерский процесс, оформить его в рамках единой идеологии спектакля и придать ему относительно законченную форму. Потому что спектакль после выпуска каким-то образом подрастаем сам.
Главные проблемы в воспитании режиссера?
Их много. Очень много. Слишком много, чтобы определить главные. Есть, наверное, центральная: как обучать, насколько жестко и чтобы не примять крылышки. Личность должна быть, нужен угол зрения. И «угол» должен быть своим, интересным, неординарным. Я ярлыков не вешаю. Какие они — покажет театр в ближайшие 50−60 лет.
Я отчисляю, если в моих ощущениях человек точно не за свое дело взялся. А если человек показывает рвение, да еще и некую расположенность, то он учится. В нашем деле «не могу» — то же самое, что «не хочу» и наоборот: не хочу, значит, не могу. Учу только ремеслу, а ориентировать пытаюсь на искусство. Иногда эти две позиции вступают в противоречие, и это тоже проблема.
А нет в ваших ощущениях театра как аномалии?..
Только в том смысле, что любая творческая деятельность, и режиссура, отличается от любой другой количеством прямо исключающих друг друга качеств, собранных в пределах одного организма. Надо быть очень рациональным (с одной стороны) и надо быть очень пылким (с другой стороны), надо быть на площадке и в зале одновременно… Очень двойственная профессия. Впрочем, как и актерская.
Может режиссер совсем не быть актером?
Нет. С моей точки зрения он должен иметь достаточно сильную актерскую природу. Должен всегда уметь «впрыгнуть» и «выпрыгнуть» из роли. И глянуть на происходящее со стороны.